ГЛАВА ПЕРВАЯ

Набережная Лебяжьей канавки

Февраль 1881 года выдался в северной столице необычайно снежным и морозным, что было большой редкостью в городе, построенном среди чухонских болот. Обыватели радовались неожиданному счастью - с удовольствием прогуливались на санках, лепили снежных баб и по-детски играли в снежки. На городских катках, особенно в Летнем саду, собиралось много публики. Приходилось даже ждать, пока народу немного поубавится, чтобы, разбежавшись как следует, стремительно заскользить по ледяной поверхности.
День 2 февраля был солнечным и ясным, и это только добавляло наслаждения от настоящей русской зимы. Сугробы искрились под яркими лучами солнца, легкий морозец красил носы и щеки, и даже вечно суровые городовые казались чуть более приветливыми. Им тоже нравилась хорошая погода.
Вдоль набережной Лебяжьей канавки прогуливались двое, о чем-то оживленно беседуя. Время приближалось к обеду, многочисленные гувернеры и гувернантки со своими воспитанниками уже покинули Летний сад и разъехались по домам. Публики осталось мало, можно было говорить совершенно спокойно, не опасаясь чужих ушей. Лишь быстрые сани изредка проносились по улице да спешили куда-то вечно озабоченные чиновники и курьеры.
Один из собеседников, мужчина лет пятидесяти пяти, плотный, даже немного грузноватый, был одет в добротную бобровую шубу с широким воротником и такую же шапку. Случайные прохожие могли бы узнать в нем царского советника, бывшего начальника Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии графа Петра Андреевича Шуваловского. Правда, сейчас некогда всесильный чиновник находился в отставке и никаких официальных постов не занимал.
Граф что-то настойчиво втолковывал молодому человеку лет двадцати пяти, стройному, высокому, весьма приятной наружности. Это был поручик Лейб-гвардии Конного полка Михаил Романов, буквально месяц назад переведенный с Кавказа. Он внимательно слушал Шуваловского и зябко ежился. Офицерская шинель хотя и была на меховой подкладке, но от неожиданных морозов не спасала. К тому же петербургский климат явно отличался от кавказского…
- Надо же что-то делать, - убежденно говорил Шуваловский. - Государь, как вы знаете, хочет объявить Екатерину Михайловну императрицей, и тогда брак из морганатического станет законным, а ее дети обретут право на престол. Прецеденты, к сожалению, у нас уже имеются.
- Знаю, - рассеянно отвечал молодой человек. - Марта Скавронская, жена Петра Первого.
- Марта, которая стала Екатериной Первой. А нынешняя княгиня Юрьевская может превратиться в императрицу Екатерину Третью, если с нашим государем, не дай Бог, что-нибудь случится.
- Не говорите так, Петр Андреевич!
- Какие уж тут разговоры! Царь давно уже хочет сделать наследником князя Георгия, своего сына от Юрьевской. Мол, цесаревич Александр Александрович не слишком умен и к тому же к государственным делам не способен. Да и характером не вышел – чересчур вспыльчив. Если слухи окажутся правдой, то княгиня Юрьевская станет матерью нового наследника престола. А в случае преждевременной кончины Александра Николаевича - регентшей при малолетнем государе, фактической правительницей России. Хотя, скорее всего, править будет не она, а ее любимчик, граф Лорис-Меликов. Сегодня он министр внутренних дел, а завтра, глядишь, всесильный фаворит.
- Значит, опять бироновщина…
- Причем в самом худшем своем варианте. Поэтому речь пойдет уже не о наследовании престола, а о спасении самой России.
- Я все понимаю, граф, но поймите и вы меня, - перебил Шуваловского молодой человек. - Я не могу так. Это же император, помазанник Божий. Я присягал ему в верности, и нарушить клятву – значит стать государственным преступником. За это полагается виселица. Хотя я, как офицер, предпочел бы пулю в лоб... К тому же государь - мой родной дядя, не забывайте об этом.
- Но надо же на что-то решаться, Мишель. Коронация княгини Юрьевской, по слухам, произойдет достаточно скоро, вы же знаете, как ей не терпится. Она ждала слишком долго, целых шестнадцать лет…
- Да уж, тактом и терпением княгиня не отличается, - поморщился Михаил. – Не прошло и сорока дней после кончины государыни Марии Александровны, как она потащила императора под венец. Позор! Цесаревич, Александр Александрович, говорят, до сих пор не может простить отцу такой поспешности. Место на царском ложе еще не остыло, а его уже заняла Юрьевская…
Собеседники молча дошли до Лебяжьего мостика. Шуваловский залюбовался видом зимней Невы. По гладкому льду быстро неслись легкие ямщицкие сани и тянулись длинные обозы. Над белым безмолвием замерзшей реки парил золотой шпиль Петропавловской крепости. Его грозные равелины давно уже перестали служить для обороны города, а превратились в тюремные казематы.
- Нас посадят вон туда, - задумчиво произнес Михаил, показывая на Петропавловку, - то-то будет славно…
- Что ж, мы окажемся в хорошей компании, - философски заметил граф, - там сидели вполне приличные люди – князь Волконский, Пестель, Муравьев-Апостол, Каховский. Все благороднейших фамилий. Правда, сейчас в крепости содержатся какие-то разночинцы, нигилисты, но ничего, мы, несомненно, украсим собой их общество.
- Ну и мысли у вас, граф, прямо страшно делается.
- А вы смотрите на все оптимистичнее, Мишель. К примеру, сегодня у нас тишь и гладь, а завтра грянет революция. Помяните мое слово - доиграется граф Лорис-Меликов со своим либерализмом. При мне эти нигилисты-социалисты носа не смели высунуть из своих нор, а теперь чуть ли не в открытую готовят покушения на государя. Вот вам и дело будет – государя от черни спасать. Отличитесь, получите орден. А то сейчас господам офицерам из гвардии заняться нечем - война с турками закончилась, новой кампании не предвидится, вот они и пьянствуют от скуки.
- Лучше уж с турками воевать, чем с этими бомбистами, - признался Романов. - Верите ли, граф, иногда боюсь выходить из дома – все чудится, что какой-нибудь болван метнет в меня бомбу. Не столько смерти страшусь, сколько того, что погибну бездарно, не успев ничего полезного для России сделать...
«Господи, ну кому ты нужен, Мишель, разве что актеркам да кредиторам», – с тоской подумал про себя Шуваловский, но вслух произнес:
- Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. У вас, князь, есть отличная возможность внести свою лепту в спасение Отечества. Тем более что это потребует от вас всего ничего – узнать, не собирается ли государь в ближайшее время покинуть Петербург и перебраться в Гатчину. Я слышал, что на этом настаивает буквально весь двор…
- Не думаю, что он куда-нибудь поедет. Я слишком хорошо знаю дядю: Александр Николаевич считает ниже своего достоинства бояться бомбистов. К тому же, как вы помните, он человек суеверный. Цыганка нагадала ему гибель от седьмого покушения, а пока было только пять. Вот он и не беспокоится… И, кстати, почему бы вам самому не спросить его об этом? Вы же не последний человек в Петербурге, вхожи во дворец…
- Это раньше я был вхож, - махнул рукой Шуваловский, – и к моему мнению прислушивались. А теперь я кто? Отставное лицо…
- «Над Россией распростертой встал внезапною грозой Петр, по прозвищу Четвертый, Аракчеев же второй», - продекламировал Романов. – Это ведь про вас господин Тютчев написал?
- Да уж, спасибо Федору Ивановичу,  - скривился Шуваловский, - прославил, можно сказать, на всю Россию. Впрочем, я на него не в обиде: действительно, старался для Отечества, как мог, не меньше, чем министр Аракчеев при государе Александре Павловиче. Увы, результат оказался фактически тот же – выгнали со службы, не посмотрели на заслуги…
- У вас личные счеты с княгиней Юрьевской? – спросил Михаил. - Это ведь она стала причиной вашей ссылки в Лондон?
- Княгиня Юрьевская в то время была лишь княжной Долгорукой, - с легким пренебрежением ответил Шуваловский, - тайной женой нашего государя. При законной супруге, заметьте, и при взрослых детях. Впрочем, вы правы: именно из-за нее мне пришлось пять лет поторчать в Лондоне. Не скажу, что это была пустая трата времени, но здесь, в России, я принес бы гораздо больше пользы…
- Кто сильнее короля? – с усмешкой спросил молодой человек и сам же ответил: - Только его фаворитка.
- Дело не в личной обиде, - с горечью произнес Шуваловский, - а в том, что княжна Долгорукая стала чересчур влиять на императора, вмешиваться в государственные дела. Этого я не мог допустить. Государь должен сам принимать решения, а не зависеть от женских капризов. Которые, кстати, далеко не всегда совпадают с интересами России. Про Александра Николаевича верно говорят: он не склонится ни перед одним мужчиной, но податлив для женщин. Особенно для молодых и хорошеньких, добавлю от себя. А у княжны Долгорукой в то время было и то, и другое. Никто, разумеется, не пенял государю за его связь с прелестной девушкой, все понимали – он еще крепкий мужчина, а императрица, к сожалению, по болезни уже не могла исполнять свои супружеские обязанности. Но одно дело - легкое любовное увлечение, и совсем другое – серьезные отношения. Это уже нарушение всех наших традиций. А затем княжна Долгорукая стала княгиней Юрьевской…
- Говорят, она весьма преуспела в любовных делах, - заметил Романов. – Что делать, не везет России с царицами. Была одна умная, да и та оказалась немкой. Моя прапрабабка, Екатерина Вторая, - пояснил Мишель. - Все же, граф, я не вполне понимаю, что вы затеяли…
- Ничего, что пошло бы во вред престолу, поверьте. Вы же знаете, что на Александра Николаевича ведется настоящая охота. Бомбисты из «Народной воли» вынесли ему смертельный приговор. Три покушения за последние два года, одно страшнее другого. Взорванный царский поезд, выстрелы Соловьева… А в последний раз они подобрались совсем близко – заложили мину под самый Зимний дворец. Просто чудо, что государь не пострадал. Но, несмотря на это, Александр Николаевич проявляет поразительную беспечность - отказывается увеличить охрану, не хочет менять маршруты следования... А граф Лорис-Меликов ничего не делает, чтобы защитить государя. Это просто преступление! Более того, он предложил царю передать наше Третье отделение в подчинение Департаменту полиции, что означало бы уничтожить единственную силу, способную еще противостоять бомбистам. А это уже тянет на государственную измену…
- Мой сослуживец, поручик Теплицкий, рассказывал мне, как взорвали дворец. В тот день он шел в караульную, чтобы навестить своего приятеля по Финляндскому полку. Только поднялся на второй этаж, как громыхнуло. Повсюду дым, гарь, раненые, убитые... Анатоль не помнит, как выбежал на улицу. Говорит, что в церкви всем святым по свечке поставил, за то, что чудом спасся…
- Ну вот, видите, - сказал Шуваловский, - пора наконец предпринять решительны шаги. Присоединяйтесь к нам, и мы сможем помочь государю.
- А кто это «мы»? - настороженно спросил молодой человек.
- Мы - это группа людей, принявших близко к сердцу судьбу престола и России, - торжественно произнес Шуваловский. – Я, разумеется, не имею права назвать вам имена, но уверяю – это все весьма достойные люди, цвет общества, опора трона.
- И что вы намерены делать?
- Могу сообщить только в самых общих чертах. Мы задумали спровоцировать господ революционеров на очередное покушение. Они подготовят подрыв царского выезда, но в самый последний момент мы их схватим. Таким образом, одним выстрелом убьем сразу двух зайцев. Во-первых, ликвидируем опасную подпольную группу социалистов, а во-вторых, покажем государю, кто является истинным защитником трона. Тогда он поймет, что нельзя пренебрегать той пользой, которую оказывает престолу Третье отделение.
- Вы надеетесь, что он вернет вас на службу? – поинтересовался Романов. – Хорошо придумано. Но, боюсь, дядя не испугается ваших бомбистов, как не пугался их и раньше.
- Зато, по крайней мере, он будет более осторожным, - возразил Шуваловский, - и в этом уже заключается немалая польза. Кроме того, за решеткой окажутся опасные преступники, и общество от этого только выиграет.
- Пожалуй, - согласился Михаил. – Но как вы осуществите задуманное? У вас что, есть знакомые социалисты?
- Это уже наша забота, князь, - проговорил Шуваловский. - Ваша задача – узнать о планах государя. Сообщите мне, а я, со своей стороны, обещаю, что мы не забудем о вашей услуге.
- А как же княгиня Юрьевская и ее коронация?
- Надеюсь, что я смогу убедить государя не предпринимать поспешных шагов и подумать об интересах семьи и законного наследника престола. Я всегда хорошо ладил с Александром Николаевичем – до тех пор, пока в наши отношения не вмешалась Юрьевская. В тот раз у меня не получилось, но теперь, надеюсь, выйдет.
Шуваловский и Михаил Романов вернулись к Летнему саду, где вскоре расстались. Граф направился к поджидавшему его экипажу, а молодой конногвардеец – в полк. Благо, до него было совсем недалеко.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Малая Садовая

Император ехал на воскресный развод караулов в Михайловский манеж. Карету, как обычно, сопровождали конные терские казаки, по трое с каждой стороны, еще один сидел рядом с кучером на козлах. Сзади в двух санях двигалась охрана. Александр Николаевич рассеянно смотрел в окно – за замерзшим стеклом проплывали знакомые петербургские пейзажи.
«Лорис-Меликов опять напомнил мне о бомбистах, - думал он, - уже второй раз за эту неделю. Все пугает... Твердит, что ездить в одно и то же время по одной дороге в Манеж небезопасно, могут устроить покушение. Советует или маршрут поменять, или хотя бы время перенести. Но как же его перенесешь? Уже почти сто лет в час пополудни – развод гвардии в Михайловском манеже. Традиция! Я тридцать лет езжу, и ничего, пока Бог миловал. Может быть, и на этот раз все обойдется. А Меликову надо сказать, чтобы лучше за своими агентами присматривал, приметные уж больно. Вот этот, например, на углу Малой Садовой. Стоит на самом видном месте, оглядывает улицу. Под студента оделся – шинелишка, фуражка, а у самого глаза так и бегают по сторонам.  Холодно, небось, вон как с ноги на ногу прыгает, а не уходит - служба».
Царь удовлетворенно покивал головой. Он любил, когда люди ответственно относились к своему делу. Между тем карета повернула на Малую Садовую. Александр Николаевич мельком взглянул на трех- и четырехэтажные дома. На одном из них появилась новая вывеска – «Сыры и масло купца Кабазова». Лавка, видимо, открылась совсем недавно – с подвод только сгружали товар. Двое мужиков с трудом снимали с телеги большие бочки и вкатывали в подвал. Конвой императора с трудом разминулся с подводой, перегородившей почти пол-улицы. Есаул Демченко замахнулся нагайкой и грозно прикрикнул: «Посторонись, черти!» Грузчики испуганно прижались к лошадям, и карета, поднимая снежную пыль, промчалась мимо.
…Через минуту в сырную лавку вошел молодой человек, маячивший до этого на углу Малой Садовой. Снял фуражку, растер покрасневшие от мороза нос и уши.
- Что, Коля, холодно? – обратилась к нему хозяйка, женщина лет тридцати, с грубоватым, крестьянским лицом.
- И не говори, Аня, – отозвался Рысков. – Наверное, градусов двадцать, не меньше. Сделай-ка чайку, будь любезна, согреться хочу. А где Богданов?
- Он на улице, следит за грузчиками. Сегодня товар привезли, надо принять. Завтра с утра начнем торговать, а то из полицейского участка уже наведывались, интересовались. Хочешь, выйди на крыльцо, поговори с Юрием. Только помни – он теперь Кабазов, а не Богданов.
- Помню, - махнул рукой Рысков, – купец третьей гильдии, а ты - его жена. Кстати, хорошо вы тут все устроили, - Николай оглядел уютную комнату, – прямо как в настоящей лавке.
По углам небольшой залы стояли шифоньер, грузный буфет и тяжелый дубовый шкаф, середину комнаты занимал круглый стол с шестью стульями. На белой скатерти стояли пузатый самовар и вазочки с вареньем и баранками. На окнах, за пестренькими занавесками, зеленели герани, а в углу перед иконами теплилась зажженная лампадка. Повсюду чувствовались заботливая женская рука и зоркий хозяйский глаз. Одна из дверей залы вела прямо в спальню хозяев, другая – на кухню и в коридор, откуда можно было попасть на двор и в саму лавку. 
- Не в первый раз, знаю, что и как, - отозвалась Анна. – Соседи-то во все глаза за нами смотрят. Недавно девчонка прибегала, хозяйская прислуга, узнать, не нужно ли чего по дому. Любопытная больно, глаза по углам так и шастают. Поэтому ты, Коля, будь осторожней, не болтай лишнего. И в следующий раз заходи с улицы, как покупатель, так неприметнее будет.
Николай кивнул. Он взял чашку с чаем и стал пить маленькими глотками.
- Карета во сколько проехала? – спросила Анна, выглядывая в окно, выходившее на Малую Садовую.
По ней шел околоточный Семченко, надвинув, как всегда, шапку на самые брови и всем своим видом показывая, что никаких беспорядков на своем участке не допустит. Павел Матвеевич был мужчина серьезный, основательный и очень любил деньги. Он уже два раза наведывался в лавку: сначала проверил бумаги и разрешение на торговлю, потом зашел спросить, как скоро откроется заведение. Со всех окрестных лавок Семченко получал небольшую дань, рассчитывал, разумеется, поживиться и здесь. Юрий Богданов преподнес ему при очередной встрече полголовки голландского сыра, и Семченко остался очень доволен - поблагодарил и пообещал заходить регулярно, по-соседски.
Околоточный заметил в окне Анну, кивнул ей, та радостно заулыбалась в ответ. Когда Семченко скрылся за углом, хозяйка повернулась к Николаю.
- Без четверти час проехала, - ответил на ее вопрос Рысков, - по царю можно часы сверять.
- Ладно, поговори с Юрием и возвращайся назад, - решила Анна, - я тебе постелю в чулане. Поспишь до вечера, а как все разойдутся, начнешь копать. Потом тебя сменит Грановицкий. Он вчера уже наметил место, разобрал пол и приготовил лопаты. Земля там мягкая, не мерзлая, долбить не придется. Будешь вынимать грунт и складывать в пустую бочку, потом мы ее за город вывезем. Игнат поможет тебе сделать крепи, доски уже распилены. Если захочешь перекусить, крикнешь, я принесу еду.
Рысков допил чай и вышел на крыльцо. Богданов, ставший на время купцом Кабазовым, руководил мужиками, закатывавшими бочки в подвал.
- Осторожней, ребятушки, не уроните, - причитал он, суетясь возле грузчиков, - товар нежный, сыр да масло, они тряски не любят.
- Не боись, хозяин, все как надо сделаем, - весело отвечал один из мужиков, снимая крутобокую деревянную бочку с саней, - ты на чай не скупись, а то употели совсем - такую тяжесть таскать.
- Дам я вам на чай, дам, иродам, - причитал Богданов, - а вы побыстрее шевелитесь, мне сегодня еще сто дел сделать надо…
Мужики, почуяв хорошие чаевые, налегли. Через десять минут работа была сделана. Богданов, окончательно войдя в роль мелкого купчика, со вздохом отсчитал несколько монет. Грузчики лихо вскочили на подводу и скрылись за углом – поехали в ближайший кабак.
Юрий утер пот со лба и запер лавку. Кажется, с сыром и маслом все прошло, как по маслу. Он усмехнулся невольно получившемуся каламбуру и заметил стоявшего на крыльце Рыскова.
- Пойдем в дом, там и поговорим, - сказал Богданов, поднимаясь по лестнице, - а то у соседей ушки на макушке.

9 февраля, понедельник

Набережная Обводного канал

Гостиница «Английская» хотя и называлась по-иностранному, но была типично русской – тесной, грязноватой, с тараканами в номерах и ленивой, хамоватой прислугой. Единственными ее достоинствами считались невысокая плата и весьма удобное расположение. Купцов привлекала близость железнодорожных вокзалов, а также возможность доставлять товар на склад прямо по воде – по Обводному каналу. Поэтому «Английской» охотно пользовался небогатый торговый люд, заброшенный волею судеб в Петербург.
Зимой в гостинице останавливались купцы из Поморья, прибывшие в столицу вместе с обозами, полными замороженной рыбы. Здоровенных белуг, похожих на толстые бревна, сгружали с саней и затаскивали в холодные складские подвалы, чтобы затем развести по городским магазинам и ресторанам. Работа на набережной кипела целый день, одни обозы сменяли другие, купцы и приказчики сновали взад и вперед, поэтому на посторонних здесь не обращали внимания – своих дел хватало.
Этим и воспользовался молодой штабс-капитан интендантской службы, когда решил поселиться в «Английской». У него даже не потребовали проездных бумаг – полусонный портье равнодушно принял деньги, записал в регистрационной книге имя, фамилию и чин, а также цель прибытия – «по делам службы». После чего вручил ключи от пятого номера и предупредил: женщин на ночь не оставлять и шумных попоек не устраивать. В «Английской» живут приличные люди - солидные архангелогородские купцы, они рано ложатся спать и рано встают, поэтому беспокойства не любят. Капитан согласно кивнул и дал портье полтину. Тот искренне поблагодарил и обещал исполнить любое пожелание господина офицера.
Наблюдательный малый обратил внимание не только на щедрость штабс-капитана, но и на его веселость и молодцеватость, которые были свойственны скорее офицеру гвардии, чем интендантскому служаке, озабоченному скучными делами и бесконечной беготней по ведомственным кабинетам. И еще одна особенность бросилась портье в глаза - почти полное отсутствие у господина офицера багажа, если, конечно, не считать за таковой небольшой кожаный саквояж, с которым гость обращался очень бережно – даже не позволил мальчишке-посыльному отнести его в номер. Впрочем, штабс-капитан тут же объяснил - в саквояже находятся казенные деньги, он за них отвечает головой, а потому не может доверить багаж никому. Портье понимающе кивнул и предложил воспользоваться гостиничным сейфом, но приезжий сказал, что держит баул всегда при себе – так надежнее.
Во всем остальном новый постоялец ничем особенным не выделялся. Как и все интендантские, ранним утром уходил по делам, возвращался часов в шесть пополудни. Обедал тут же, в общем зале, после чего запирался у себя в номере. Иногда вечером шел в город и тогда возвращался поздно. Кожаный саквояж штабс-капитан всегда носил с собой и, похоже, действительно никогда не оставлял без присмотра. Даже во время обеда, садясь за стол, офицер ставил объемистую сумку возле своих ног. Жил постоялец скромно, чаевые оставлял хорошие, а потому никаких поводов заподозрить его в чем-нибудь противоправном не было.
А зря, ведь под личиной интендантского офицера Петра Федоровича Денисьева скрывался известный революционер Герман Лобатин, совершивший недавно дерзкий побег с каторги и разыскиваемый теперь по всей России. Агенты полиции сбились с ног, но найти беглеца не могли – трудно было заподозрить в щеголеватом штабс-капитане опасного социалиста.
…Герман лежал на кровати в расстегнутом мундире и читал французский роман, купленный в книжной лавке на Невском. Чтобы соответствовать образу интендантского служаки, он каждое утро отправлялся в центр Петербурга – якобы по делам. Но, разумеется, по министерствам и ведомствам не ходил, а большую часть времени проводил в Публичной библиотеке. Просматривал газеты, читал новые повести и романы в толстых литературных журналах. Лобатин провел на каторге почти четыре года и теперь наверстывал упущенное. Вечером иногда отправлялся в театр – он был страстным театралом и раньше старался не пропускать ни одной премьеры.
В дверь номера постучались. Лобатин быстро соскочил с кровати, достал револьвер,  распахнул окно (оно выходило на задний двор гостиницы) и неслышно отодвинул дверной засов. После чего отошел в глубь комнаты и громко сказал: «Прошу!»
В комнату вошел Желябин. Андрей осмотрел убогий номер, взглянул на Лобатина, прятавшего револьвер за спиной, улыбнулся и произнес:
- А ты ничуть не изменился за те четыре года, что мы не виделись. Все так же осторожен и готов к схватке.
- Что поделать, - сказал Лобатин, убирая оружие, - с волками жить – по-волчьи выть. Ну, здравствуй, Андрей!
- Здравствуй, Герман!
Приятели крепко обнялись, после чего хозяин запер дверь номера и закрыл окно. Теперь можно было говорить спокойно.
- Как наши? – поинтересовался Лобатин.
- Неплохо, - ответил Желябин, - хотя есть серьезные потери – не все акции прошли гладко.
- Я слышал о ваших делах – подрыв царского поезда и минирование Зимнего дворца. Удивительно, что ты еще на свободе.
- Арестовали Михайлина и еще кое-кого из членов организации, но боевое ядро сохранилось, а это главное. Исполнительный комитет действует, связь с губернскими ячейками поддерживаем.
- Сколько же у вас осталось человек?
- Кроме меня шестеро, ты почти всех знаешь – Кибальчев, Грановский, Богданов, Анна Якимович... Есть и новенькие.
- А как же Софья Перова? Вы еще не женаты?
- Нет, - смутился Желябин, - она считает, что мы не можем себе это позволить – революция не терпит сантиментов. Наверное, она права...
- Я так не думаю, - задумчиво произнес Лобатин, - когда я сидел в Петропавловке, то понял, что надо жить сегодняшним днем, брать от него все, что он дает, иначе потом поздно будет.
- Я вижу, ты свято следуешь этому правилу, - улыбнулся Желябин, оглядывая приятеля, - выглядишь просто превосходно, как будто с курорта вернулся.
- Действительно немного отдохнул, - согласился Лобатин, - даже жирок нагулял. Но ничего, скоро будет дело, мигом в форму приду. И поскорее бы, а то уж я извелся совсем – поверишь ли, целыми днями только и делаю, что читаю газеты да журналы. Надоело…
Молодые люди сели за стол. Герман достал папиросы, одну прикурил сам, вторую предложил Желябину.
- Рассказывай, что вы планируете, - сказал он.
- Подрыв царского экипажа, когда Александр Второй будет проезжать по Малой Садовой. Мы под видом сырной лавки сняли подвал ну углу Невского проспекта и сейчас делаем подкоп. В него и заложим мину – Кибальчев обещал приготовить. На всякий случай поставим возле Екатерининского канала двух бомбистов, чтобы уж наверняка. Ты нам поможешь?
- Ты же знаешь, я не сторонник ваших методов борьбы, - ответил Лобатин, выпуская тонкую струйку дыма, - убийство царя, по моему мнению, ничего не даст. Вместо одного Романова придет другой, только и всего. Всех царей не поубиваешь! Но помочь вам, разумеется, готов. Что нужно в первую очередь?
- Деньги, - подумав, ответил Андрей. – Люди у нас есть, оружие тоже. Но для взрывчатки нужны химические вещества, а они стоят дорого. К тому же нам приходится содержать лавку, закупать товары, давать взятки полиции. И за съем конспиративной квартиры тоже требуют большую плату.
- И сколько же всего?
- Думаю, тысяч пять-шесть будет достаточно. Но они нужны сейчас – мы планируем провести акцию не позднее начала марта, пока царь не перебрался в Гатчину, там мы его уже точно не достанем.
Лобатин задумался. Поднялся из-за стола, походил по комнате, посмотрел в окно.
- Ладно, постараюсь что-нибудь придумать. Давай встретимся завтра, в это же время. Хочу предложить один вариант, может быть, и получится…
Андрей кивком поблагодарил и поднялся – встречу можно было считать законченной. Герман не стал его удерживать – он понимал, что чем реже их видят вместе, тем меньше шансов, что кто-нибудь узнает и донесет в полицию.

10 февраля, вторник

Зимний дворец

Александр Николаевич читал докладную записку, подготовленную графом Лорис-Меликовым. «Я счел возможным, - говорилось в ней, - предложить Вашему Величеству воспользоваться этою минутою и завершить великие реформы Вашего царствования, остававшиеся еще не законченными и не согласованными между собою. Для чего необходимо предоставить земству и другим общественным и сословным учреждениям возможность пользоваться теми правами, которые даны им по закону, стараясь вместе с тем облегчать по возможности их деятельность. Земство - единственная живая общественная сила, могущая явиться для власти такою же несокрушимою опорою, какою являлось ранее, до освобождения крестьян, дворянство, и притом вполне благонадежною, так как большинство населения Империи составляют русские люди, искренно верующие в царскую власть. Вместе с тем необходимо дать печати возможность обсуждать различные мероприятия, постановления и распоряжения правительства с тем, однако, условием, чтобы она не смущала и не волновала напрасно общественные умы своими мечтательными иллюзиями. Также необходимо привлечь общество к участию в законодательстве и управлении страною в виде представительного собрания по образцу западноевропейского или бывших наших древних земских соборов…»
Александр Николаевич отложил бумаги и посмотрел в окно, выходившее на Неву. Слева, на стрелке Васильевского острова, прямо возле Биржи, горели сигнальные огни, обозначавшие путь для запоздалых ездоков. Справа мрачным силуэтом темнела Петропавловская крепость. Государь поднялся из-за стола и стал мерить шагами кабинет – от окна до двери и обратно.
Это была небольшая комната, расположенная в правом крыле дворца. Раньше ее использовали как малую гостиную, в которой царь принимал самых важных посетителей, но потом переделали в кабинет. В нем Александр Николаевич нередко засиживался допоздна, рассматривая различные указы, представления и постановления, и даже иногда оставался ночевать. Из кабинета можно было выйти на лестницу, ведущую на третий этаж, в комнаты княгини Юрьевской. Княгиня и дети, правда, в них уже не жили - вскоре после смерти Марии Александровны они перебрались в новые апартаменты.
Александр Николаевич очень любил этот кабинет - в нем хорошо работалось и спокойно думалось, ничто не отвлекало от мыслей. А подумать было над чем. В последнее время семейная жизнь государя совсем разладилась. Долгих шестнадцать лет он жил во лжи, являясь мужем сразу двух женщин - венчанной супруги, Марии Александровны, и гражданской жены, княгини Долгорукой. Шестнадцать лет он мучил их обеих…
Но вот, кажется, все уладилось - после смерти Марии Александровны (государь тяжело вздохнул и перекрестился) он наконец смог сочетаться законным браком с Катей. Однако опять все пришлось делать тайно, в присутствии только самых близких людей. Даже свою фамилию свою он дать ей не смог — жена осталась княгиней Юрьевской. Екатерина Михайловна была этим весьма недовольна и не преминула высказать свое мнение. Разумеется, не при всех, но позже, в их личных покоях.
Княгиня говорила обидные слова и, что самое печальное, возразить ей было нечего - она была абсолютно права. Сначала тайная любовница, потом тайная жена, а теперь вообще не пойми кто - вроде бы законная, венчанная супруга, но при этом ее положение при дворе все еще оставалось двусмысленным. Ни выехать, ни принять никого - сразу же за спиной раздается презрительный шепоток, а светские дамы так и норовят сделать вид, что не замечают ее присутствия. Наследник же, Александр Александрович, ненавидит Екатерину Михайловну...
Княгиня тогда говорила долго, нервно, заламывая руки и истерически всхлипывая. Ее лицо покрылось красными пятнами, а из глаз то и дело катились слезы. Александр, как мог, успокаивал жену, убеждал, что все образуется и когда-нибудь обязательно наладится… Но на душе у него было скверно: он так и не смог дать своей любимой женщине того, что когда-то обещал.
Катя настаивала на скорой коронации, а он старался уговорить ее повременить хотя бы полгода. И так многие осуждают его за поспешность - не выдержал положенного траура по Марии Александровне, сочетался браком. И даже то, что он полтора десятка лет являлся фактически мужем Юрьевской, ничего не меняло. Многие считали (и, наверное, не без оснований), что именно княгиня потащила государя под венец, не дождавшись сороковин со дня смерти прежней царицы.
Чтобы успокоить Катю, Александр Николаевич вынужден был пообещать ей, что коронацию проведут в марте, когда закончатся самые неотложные дела, связанные с последними реформами.
…Государь тяжело вздохнул и отошел от окна. Взгляд его упал на доклад Лорис-Меликова. Следовало дочитать бумагу до конца и дать на нее ответ. «Меликов предлагает перевернуть всю Россию, - думал Александр Николаевич, - учредить парламент по образцу земских соборов, дать свободу слова, снизить выкупные для крестьян и разрешить им переселяться в Сибирь… Но примет ли эти реформы общество? Британия сто лет готовилась к конституции, и то не обошлось без крови и насилия. А у нас? Еще двадцать лет назад никто помыслить не мог, чтобы освободить крестьян, а сегодня они строят фабрики и основывают пароходные компании. Бывшие крепостные стали миллионщиками, ходят во фраках, их дети учатся за границей… Но все равно Россия остается дикой, полуазиатской страной, и ничего с этим не поделаешь. Народ привык к кнуту и не понимает ничего другого. Если дать ему слишком много свободы, не обернется ли это новой пугачевщиной? И тогда снова русский бунт, бессмысленный и беспощадный, как писал господин Пушкин. Рабов следует отпускать на волю постепенно, в течение десятилетий, а не за несколько лет… Свобода ведь как молодое вино - может ударить в голову, особенно если головы эти юные и горячие. Как, например, у наших отечественных смутьянов - устроили поход в народ, перебаламутили крестьян, а когда те сдали их капитан-исправникам, решили убить государя и устроить революцию».
Александр нервно заходил по комнате. «Ну что я им сделал! – почти в отчаянии думал он. – Ведь, если посмотреть, при мне Россия получила больше свобод, чем за предыдущие сто лет. Крестьяне стали вольными, суды - независимыми, выборными, гласными. Но нет, им все мало! Организовали на меня охоту, травят, как зайца. Может, действительно, мне надо уйти? Сослаться на здоровье (годы-то уже немолодые), отречься от престола в пользу Саши, уехать с Катенькой и детьми в Ниццу, жить там спокойно, как частное лицо. Вилла на берегу моря, тихие семейные вечера, маленькие радости и легкие тревоги. Никаких государственных забот, реформ, революционеров. Впрочем, княгиня скорее всего не согласится – она мечтает о троне, чтобы стать полноправной государыней и заткнуть рот всем придворным шавкам. Как там у господина Пушкина, «не хочу быть столбовою дворянкой, а хочу быть вольную царицею»? И чем, спрашивается, все закончилось - разбитым корытом. Не дай бог, у нас так же получится».
Государь сел за письменный стол и взял в руки доклад Лорис-Меликова. Надо заставить себя дочитать его до конца. Через три недели должно состояться заседание Государственного совета, где доклад будет бурно обсуждаться. Следовало решить, что с ним делать - либо принять и тогда идти до конца, либо отклонить и тогда готовиться к самому худшему. Александр открыл очередную страницу и погрузился в чтение.